Вокальный цикл «Без солнца»

Всей прошлой любви наслажденье,

Всю горечь забвенья и слез!

Уловив в толпе взгляд любимой, герой вспоминает «всей прошлой любви наслажденья» и «горечь забвенья и слез».

Первые две части цикла более непосредственно связаны между собою, чем остальные. Это и лаконичность формы (18 тактов и 11 тактов), и гармонические средства (использование лейтаккорда в начале, постоянное подчеркивание краски B-dur при основной тональности D-dur, постоянное «оминоривание» тоники), и прозрачность фактуры, основанной на использовании выдержанных аккордов и тонического органного пункта:

Рис.

Дурандина, сравнивая первую и вторую части цикла, усматривает некоторые черты традиционной городской романсовости: «…трехдольность метра, использование в заключительных оборотах восходящей сексты d1- b1; в кульминации – мелодическая вершина, взятая квартовым восходящим ходом b1-es2» [5, с. 151]. Однако данные средства выразительности, на наш взгляд, все же не позволяют в полной мере говорить о влиянии романсовых традиций в силу нетрадиционного для данного жанра интонационного и ладогармонического материала. Так, в мелодике преобладает декламационное начало, которое подчеркивается оживленным темпом в сочетании с краткими фразами, отсутствием распевов, напряженностью мелодической линии. Например, неоднократно подчеркивается тритон (такты 4-5, 8), используются средства напряженной хроматики (9-10 такты). Заключения фраз уравновешиваются триолями, что создает некую повествовательность разговорной речи и вновь напоминает о первом монологе.

Окончание монолога восходящей скачковой интонацией на лейт-аккорде VIb звучит как неоконченный рассказ, как прерванное рыдание.

Третья часть цикла - «Окончен праздный, шумный день»

- первый образец развернутой формы, содержащей внутренние контрасты. Поэтический текст по содержанию связывает два первых монолога. Герой снова вспоминает «годов утраченных страницы» и верного друга «минувших дней». Он понимает, что прошлого уже не вернуть, даже мысли о былых надеждах, порывах, заблуждениях ему не интересны и скучны. Его радует лишь воспоминание о друге, о счастливых временах с ней.

Окончен праздный, шумный день;

Людская жизнь, умолкнув, дремлет.

Все тихо. Майской ночи тень

Столицу спящую объемлет.

Но сон от глаз моих бежит.

И при лучах иной денницы

Воображение вертит

Годов утраченных страницы.

Как будто вновь, вдыхая яд

Весенних, страстных сновидений,

В душе я воскрешаю ряд

Надежд, порывов, заблуждений .

Увы, то призраки одни!

Мне скучно с мертвой их толпою,

И шум их старой болтовни

Уже не властен надо мною.

Лишь тень, одна из всех теней,

Явилась мне, дыша любовью,

И верный друг минувших дней,

Склонилась тихо к изголовью.

И смело отдал ей одной

Всю душу я в слезе безмолвной,

Никем не зримой, счастья полной,

В слезе, давно хранимой мной.

Сложность и протяженность поэтического текста способствовали тому, что третья часть построена на развитии двух контрастно противопоставленных образов – недремлющей тоски отверженности и светлых воспоминаний о былом.

Тема первого образа лишена повествовательности, она звучит драматично, впервые в цикле с ораторским пафосом. В очертаниях первой фразы угадывается мелодический остов аналогичной фразы предыдущего монолога, но использована более широкая интервалика, придающая волевые черты:

Рис.

«Застывшие» аккорды аккомпанемента придают драматизм и холодность звучания. Дурандина в этом фрагменте делает интересное наблюдение о том, что «декламационная мелодия начала с ее широкими интервальными ходами на октаву, септиму, квинту «утверждает» величественность и совершенную, но холодную красоту образа Петербурга» [5, c. 152].