Музыкальная драматургия и язык оперы

Н. А. Римский-Корсаков на протяжении 90-х годов неоднократно говорил о своем желании попробовать какой-либо иностранный сюжет, и чуть позже он осуществил это намерение в опере «Моцарт и Сальери»[25]. Это произведение явно выбивается из общей оперной стилистики композитора, являясь своего рода островком среди мелодических опер. Известно, что Н. А. Римский-Корсаков вел многолетнюю полемику с В. В. Стасовым и Ц. А. Кюи по поводу оперы, отстаивая ее право на распевную мелодику, красивые арии и дуэты. Композитор всегда стремился к пению, мелодичности в своих операх. Он считал, что даже лучший речитатив не обладает тем качеством художественного обобщения, которое свойственно мелодии. Он говорил, что оперное произведение, прежде всего, произведение музыкальное; в пении заключается и драматизм, и сценичность, и все, что требуется от оперы.

Но, работая над редакциями опер М. П. Мусоргского «Борис Годунов» и А. С. Даргомыжского «Каменный гость», композитор настолько увлекся проблемой воплощения речевой интонации в музыке, что сам решил обратиться к принципам диалогической оперы М. П. Мусоргского и речитативной оперы А. С. Даргомыжского. Линия, начатая А. С. Даргомыжским в «Каменном госте», была продолжена Н. А. Римским-Корсаковым. Неслучайно свое произведение композитор посвятил его памяти.

Опера «Моцарт и Сальери» является первым произведением Римского-Корсакова на пушкинский сюжет[26]. Композитор начал ее сочинение с наиболее увлекшей его кульминационной диалогической сцены героев — появления Моцарта и его разговор с Сальери.

«Однажды я набросал небольшую сцену из пушкинского "Моцарта и Сальери", — писал он, — причём речитатив длился у меня свободно, впереди всего прочего, подобно мелодиям последних романсов. Я чувствовал, что вступаю в какой-то новый период и что овладеваю приёмом, который у меня являлся до сих пор как бы случайным или исключительным … Летом 1897 года в Смычкове я сочинял много и безостановочно … я принялся за пушкинского "Моцарта и Сальери" в виде двух оперных сцен речитативно-ариозного стиля. Сочинение это было действительно чисто голосовым; мелодическая ткань, следящая за изгибами текста, сочинялась впереди всего; сопровождение, довольно сложное, образовывалось после, и первоначальный набросок его весьма отличался от окончательной формы оркестрового сопровождения. Я был доволен; выходило нечто для меня новое и ближе всего подходящее к манере Даргомыжского в "Каменном госте", причём, однако форма и модуляционный план в "Моцарте" не были столь случайными, как в опере Даргомыжского. Для сопровождения я взял уменьшённый состав оркестра. Обе картины были соединены фугообразным интермеццо, в последствии мной уничтоженным» [100, 290].

Еще до появления «Моцарта и Сальери» на сцене эта опера была исполнена несколько раз в домашней обстановке. Н. А. Римский-Корсаков в «Летописи» пишет: «Исполненный дома под фортепиано "Моцарт и Сальери" понравился всем. В. В. Стасов много шумел. Сочиненная мною моцартовская импровизация оказалась удачной и выдержанной по стилю. Пели Г. А. Морской и М. В. Луначарский. Аккомпанировал Ф. Блуменфельд» [100, 219].

В конце августа 1898 г. Н. И. Забела-Врубель писала Н. А. Римскому-Корсакову, что ей посчастливилось услышать «Моцарта и Сальери» в имении Мамонтова в исполнении одного Шаляпина, певшего обе партии — Сальери и Моцарта под аккомпанемент С. В. Рахманинова: «Я редко получала такое наслаждение. Музыка этой вещи такая изящная, трогательная и вместе с тем такая умная, если можно так выразиться… Муж мой, который также ужасно восхищен, тут же нарисовал костюмы…» [100, 287].