Владимир Асафьев и Игорь Глебов – два облика гения

«Музыкальная форма как процесс» (ч. 1) – здесь автор на основе богатейшего материала сумел поставить ряд важнейших музыкально-теоретических проблем. Асафьев изучает музыкальную форму в связи с интонационным строем различных стилей и отдельных произведений композиторов. Еще в 1917 году автор начал разрабатывать свое учение об интонации, о музыкальной форме как «процессе интонирования», стремясь противопоставить это учение пониманию музыкальной формы как самодовлеющей схемы, рассматриваемой вне живого звучания музыки и вне ее восприятия слушателем;

Циклы монографий и аналитических этюдов, посвященные творчеству Глинки, Даргомыжского, Мусоргского, Бородина, Чайковского, Рахманинова, Глазунова, Скрябина, Стравинского и др. Особенно глубоко в эти годы Асафьев погружается в изучение творчества Мусоргского. Интерес музыкальной общественности к подлинному Мусоргскому был инициирован извлечением из архивов рукописей гениальных творений композитора, восстановлением их, изданием и постановкой на сцене его опер в их подлинной редакции. На протяжении 1928–29 годов Асафьев создает ряд работ о композиторе, часть из которых вошла в сборники «Мусоргский» (1930) и «М.П. Мусоргский. К пятидесятилетию со дня смерти» (1932). В этих трудах Асафьев глубоко и всесторонне вникает в творчество Мусоргского, особенно в его музыкальную народную драму «Борис Годунов», подходя к этому произведению с различных сторон. Основная мысль этих работ – утверждение национальной самобытности творчества Мусоргского, его идейно-художественной ценности, имеющей мировое значение;

Работы о проблемах эстетики, музыкального образования и просвещения, русской поэзии в музыке.

Поставив в центр своего внимания изучение и пропаганду русской классической музыки, Асафьев, однако, не ограничил себя одной лишь этой областью. В 20-е годы Асафьев посвятил ряд статей творчеству современных зарубежных композиторов. В «Книге о Стравинском» ученым были тонко раскрыты некоторые стилистические процессы, характерные для музыки начала XX века. Исследователь одинаково постиг философские концепции не только Чайковского, Скрябина, но и Баха, Бетховена; открыл для России Онеггера, Хиндемита, Берга и других зарубежных композиторов.

Среди его многочисленных статей тех лет есть работы о западной музыке – Люлли, Моцарте, Бизе, Верди, Григе, Шопене, Листе, Шумане, Вагнере, Малере, Кшенеке, Казелле, Шенберге. Можно утверждать, что Асафьев не оставил практически не одного композитора без своего исследовательского внимания.

Асафьев всегда остро реагировал на современное ему творчество, жадно вслушивался и вникал во все новое, что появлялось в окружавшей его музыкальной среде. Музыковед одним из первых умел распознать талант и яркую творческую индивидуальность начинающих композиторов, с большим темпераментом борясь за их признание. Так, Асафьев был первым критиком, почувствовавшим своеобразие молодых Мясковского и Прокофьева и поддержавшим их первые шаги. В своих монографических статьях и очерках автор всегда давал композиторам удивительно точные, острые и проницательные характеристики.

В годы ВОВ Асафьев был уже в расцвете творческих сил и, находясь в блокадном Ленинграде, продолжал свою научно-критическую деятельность. Он писал об этом времени: «Мне казалось, что советская мысль не должна затихать и тем более – молчать ни при каких невзгодах, обрушившихся на Родину, и что как ни скромна моя деятельность в огромных масштабах советского и общегосударственного и культурного строительства – она не смеет приостанавливаться….» (из пояснительной записки к «Мыслям и думам»).

И далее: «…сейчас, за год войны записав все почти, что я сообразил за свою жизнь о закономерности процессов интонирования у композиторов и вообще природы интонации, я уже словно математически знаю, как и что доставалось легко и что было трудно Глинке, Бетховену, Верди, Чайковскому. Я знаю, почему Вагнер так мог лепить свои массивы, в чем секрет его техники, знаю, почему Верди застрял над «Отелло», а «Трубадура», «Травиату» и «Риголетто» написал подряд, знаю, в чем причины трагедии Мусоргского и не только его, знаю беды многих из современников. Поверьте, это не хвастовство. Это итоги работы всей жизни и особенно над слухом, работы сперва инстинктивной, а теперь вполне ясной сознанию.» (№10, с. 306).