Индивидуально-психологические предпосылки

Практически все люди, когда-либо сталкивавшиеся в своей жизни с Н. Я. Мясковским, единодушно отмечали его необычайную сдержанность, такт и требовательность к себе. Но сближаясь, друзья поражались благородству его вкуса, лаконичности и осторожности в обмене впечатлениями и непременному стремлению никому не мешать. Это и привлекало к нему и в то же время держало людей на расстоянии», - пишет С. Прокофьев о его первом впечатлении от встречи с Мясковским в консерватории, куда оба поступили в 1906 году (66, 37). Уже после смерти композитора В. Яковлев в своих воспоминаниях дал психологически наиболее точную характеристику: «Николай Яковлевич невольно обращал на себя внимание «необщностью» выражения лица; в нем поражала смена затаенной нежности…суровостью, напряженностью и порой даже жесткостью взгляда», - и продолжает: «Это был много думающий и много чувствующий человек без всякой артистичности» (66, 24).

Лаконичен и скуп Мясковский на проявление эмоций. В письмах к друзьям композитор нередко признается в своем стремлении к одиночеству. Так, 1 июля 1910 года он пишет Б. Асафьеву: «Для меня нет высшего наслаждения, как безлюдье и глушь» (66, 44). А 9 ноября 1917 года, отвечая Держановскому на приглашение пожить после отставки у него, замечает: «Я органически способен работать исключительно среди природно-глухих…если вокруг меня не глухие стены и абсолютно глухие люди (психологически конечно), я ничего делать не могу» (66, 131). Позже в 20-х годах, когда трагедия Первой мировой войны, революционные события, ужасы гражданской войны и красного террора заставят Мясковского несколько изменить свои взгляды, он напишет Асафьеву: «Я раньше думал, что достаточно иметь друзей мертвых – собой оживляемых (книги, ноты), теперь убеждаюсь, что нужно еще и просто живых во всех смыслах» (66, 144). мясковский симфония космогония драма

Потребность в одиночестве, стремление к замкнутости и уединению, внешнее спокойствие и разумное самообладание, вводящее в заблуждение поверхностное суждение, заниженная самооценка, скрываемая иронией, - все эти качества можно рассматривать как свидетельства ярко выраженной интровертности - психологического типа, к которому, несомненно, относится Мясковский. Наиболее точно об этом сказал Асафьев: «В творчестве Мясковского нет утверждений, если он упорно поглощен в своей замкнутости мучительной борьбой за созидание своей личности, погружен в глубину своей души и жаждет в звуках найти разгадку своего существования и разрешение томящих душевных противоречий» (81, 24).

Такое погружение в собственный внутренний мир, мучительное постижение своего «Я», отчаяние и потеря душевного равновесия отличают период написания Третьей симфонии.

Внешне же высказывания Мясковского о собственных произведениях поражают строгостью, предвзятостью, самоуничижающей иронией – и выдают его невероятную внутреннюю застенчивость. Свои вокальные сочинения он называет «вокальным хламом» и уверяет, что «все это сочинялось…случайно, впопыхах, а потому совершенно лишено какой бы то ни было ценности и физиономии» (66, 47). Не больше пощады к самому себе и в отзыве о собственной симфонии (Второй) в письме к Асафьеву от 24 июня 1911 года: «Положим, музыка вышла не ахти, но все же есть два-три местечка приличные», и далее: «Финал зато, кажется, удался: чудовище, жгуче-стремительный и дикий, середина – необыкновенно мрачная, а самый конец – моя гордость: отчаянный диссонантище» (66, 48). И все это при том, что Мясковский очень ответственно подходил ко всем оценкам чужого творчества, щадил самолюбие, боялся публично жестоким словом ранить другого человека, а «прямую критику излагал автору в личной беседе» (66, 9).

Наконец, псевдоним, который выбирает композитор для подписи своих обзорных статей в журнале «Музыка» - Мизантроп, - говорит сам за себя и становится еще одним свидетельством пессимистического мировосприятия и самоощущения Мясковского.

Между тем, композитор сам объясняет противоречие между внешней сдержанностью и внутренней эмоциональностью особенностями воспитания и событиями личной жизни: «Стремление к свежести, даже несколько туманной и сумрачной, к новизне было у меня всегда, конечно с юношеского возраста; а также и к уединению, таинственности, к неглубокому пессимизму, ибо с детства я всегда бывал в женском обществе – отсюда некоторая чувствительность». О приобретенной же замкнутости Мясковский пишет, что «в корпусе…приходилось сторониться товарищей,…уединяться, откуда произошла конфузливость и т. п. необщительные качества» (65, 28).

Формирование качеств характера следует искать в детстве композитора. Отец - потомственный кадровый военный, по роду своей профессиональной деятельности вынужденный перевозить семью с места на место. Смерть матери в 1891 году, а в 1895 – старшего брата Сергея. Заботы о большой семье ложатся на плечи сестры отца, которая сохраняла в доме «строгий жизненный уклад» и привнесла «повышенное чувство религиозности». Она умело держала семью и стала первой учительницей музыки для маленького Коли. Но семья была большая, а доходы отца более чем скромные, что стало решающим моментом в устройстве детей в закрытые учебные заведения (интернаты) на казенный счет. Отныне на долгие годы вплоть до отставки в 1917 году занятия музыкой, которая все более и более захватывала Мясковского, будут сопряжены для него с огромными трудностями и душевными переживаниями.