Традиции декаданса в лирике А. Лысикова

Существует также перекличка в тематике декадентских стихотворений и ряда текстов Дельфина.

«В соответствии с уже устоявшимся в литературоведении пониманием, под «декадансом» подразумевается ранняя стадия русского модернизма, также называемая «старшим символизмом», связанная прежде с именами В. Я. Брюсова, К. Д. Бальмонта, Д. С. Мережковского, З. Н. Гиппиус, Ф. К. Сологуба и др.» [68].

«Декаданс, как и другие русские модернистские школы, имеет своим истоком романтическую традицию. <…> Романтики поставили в центр внимания своего творчества сам творческий процесс как продуцирование «иного» и «чудесного» в сознании автора, и в последующих модернистских школах эта тенденция представляется главной, системообразующей и предопределяющей магистральное развитие этих школ» [68].

Декадентство обозначало «такие явления в искусстве, как отказ от гражданских идеалов и веры в разум, погружение в сферу индивидуалистических переживаний. Эти идеи были выражением социальной позиции части художественной интеллигенции, которая пыталась «уйти» от сложностей жизни в мир грез, ирреальности, а подчас и мистики. Но и таким образом она отражала в своем творчестве кризисные явления тогдашней общественной жизни» [58].

При выявлении отражения декадентской традиции в текстах Дельфина принимается во внимание ориентация на декадентские мировоззрение и эстетику, причем не конкретных авторов, а в контексте общей традиции.

Точками пересечения лирики Лысикова и декаданса являются установка на индивидуализм и одиночество (перед смертью каждый одинок), мотив противопоставления лирического героя обществу; торжество иррационализма; кризис веры; образ города – пугающий, отчужденный, мрачный, грязный; эсхатологические мотивы; темы смерти, самоубийства, обреченности, безысходности; тема наркотиков; страсть к разрушению; темы рока, судьбы, случайности, возврата на круги своя.

Приоритетной в большинстве стихов Лысикова является тема смерти и наркотической зависимости.

Как странно, я умираю весной

Под шорох растущей травы.

Мое время уносят к дали морской

Впитавшие грязь ручьи. («Ожидание лета»)

Как богата ты осень, как добра ты ко мне. <…>

Ты как штемпель судьбы

На последнем конверте.

С тобой очень приятно

Думать о смерти. («Штемпель»)

Причем тема смерти реализуется как непосредственно через словесные темы «мертвый», «хоронит», «убивать», «умирать», «сдохнешь» и т. д. («Мы души тех, кого хоронят рядом / От безнадежно мертвых в сорока шагах» («Облака»); «Я буду умирать, разрывая сердца. / Если убивать, то идти до конца» («Нежность»)), так и через образы-символы («Последняя сцена без дублей, всерьез, / С рабочим названием – "передоз"» («Поп-корн»); «Я ослепительно богат: / Качаюсь на волнах рубина. / В глазах тускнеющий агат, /И лобной кости тает льдина» («Тоска»)).

Важно отметить и еще одну закономерность: если декаденты Серебряного века призывали смерть, воспевали ее, говорили о красоте угасания («Сладостнейшее из вожделений – вожделение смерти», – утверждал Ф. Сологуб [49]), то в поэзии Дельфина смерть признается героем, в первую очередь, как неизбежность. При этом однозначного отношения к ней нет. Она представляется герою и как способ убежать от реальности, избавиться от боли, и как единственный вариант в сложившейся ситуации, в жизни, которая уже не имеет смысла: «Ты опускаешься на дно моря с названием «вино», / И все тебе говорят, что ты должен бросить пить, / А я предлагаю тебе – себя убить» («Суицидальное диско»); и как обретение покоя: «Как странно, я умираю весной, / Не чувствуя боли ран. / И все, что здесь называлось мечтой, / Я скоро увижу сам» («Ожидание лета»).

Очень часто смерь у героя связана с самоубийством: «Мои пальцы сжимают холодную смерть, / И я посигналю в височную твердь» («Транспечаль»). При этом герой верит в жизнь, пытается найти в ней лучшие стороны:

Наверное, жизнь свою надо в кого-нибудь вкладывать,

Хотя для чего, все равно не понятно.

Но может быть, тогда она станет радовать,

В отдельные моменты становясь приятной.