Творчество Джона Колтрейна. Духовный аспект

Интеллектуальная способность джаза, способность этой музыки раскрыть скрытые грани человеческой души, удивляли людей и в XX веке, поражают современные умы и до сих пор. И по сей день гиганты ментальной музыки будоражат умы слушателей. Но, как и у алмаза существует множество граней, так и у этого авангардного течения народной музыки Америки существуют разные грани соприкосновения с сердцем слушателей. Одни любят джаз за его лиричность баллад, другим нравится нагрузка на разум различных смесей секвенций — пентатоник, и в этом они усматривают красоту, анализируя мышление исполнителей-профессионалов, третьим по вкусу драйв страстей, конвульсивный “бибоп” середины 40х, четвертых привлекает возможность нахождения своего смысла жизни в джазовом экзистенциализме, а иных манит что-то непонятное, загадочное, можно сказать мистическое в джазовой культуре — отход от традиционного музыкального мышления, уводящий разум за пределы понимания в области веры. Например, та красота, запрятанная в метрических модуляциях в произведении «A love Supreme»[1]. Назовем это духовностью в джазе, тот колосс оставленный гением Джона Колтрейна, или Мистерия Джона Колтрейна.

В 1960 годах Америка вступала в эпоху, которой не было ранее в ее истории. Период самоотверженной борьбы и бесстыдного потакания своим желаниям, беспрецедентного прогресса в сфере гражданских прав и растущего раскола между расами. Джазовая музыка отразит все эти тенденции, но при этом она превратится в Вавилонскую башню, только разделенную на враждующие друг с другом отсеки: “диксиленд”, “свинг”, “боп”, “кул”, “хард-боп”, “модальный джаз”, “соул-джаз”, “прогрессив-джаз”, “фри-джаз”, “авангард”. Дюк Эллингтон некогда сказал: «Не понимаю, как все эти крайности могу уживаться под одним названием — “джаз”?» Вопрос о том, что является джазом, а что нет, встал теперь острее, чем когда-либо. Он разделял слушателей, разделял музыкантов, разделял поколения.

Не секрет, что в XX веке в Американском обществе существовал раскол, основанный на расовой ненависти. Так, однажды к МайлсуДевису, коллеге Колтрейна, который, по мнению музыкального критика Михаила Сапожникова, вытащил его на звездный уровень из относительной неизвестности, подошел полицейский и попросил убраться вон с тротуара только потому, что у него черный цвет кожи. Все происходило рядом с джазовым клубом «Бёрдленд», и трубач отказался выполнить приказ стража порядка, сказав, что здесь его место работы. В итоге Майлсу нанесли жестокие побои, увидеть которые можно на фотографиях, запечатлевших результаты этого злодеяния.

В свое время маэстро духовых изобретений Адольф Сакс изобрел инструмент, задуманный им, как промежуточное звено тембровых красок в духовом оркестре. Дело в том, что раньше на фоне грозного звучания медных труб и деревянных инструментов не хватало некоего инструмента, который интонационно уравновешивал бы их звучание, находясь на промежуточной нише не заглушал бы своим звуком слабых, и в то же время играл наравне с сильными. Маэстро намеревался дать название своему детищу «мундштучный офиклеид», но со временем этот инструмент получил в дар фамилию своего изобретателя, который положил начало целому семейству саксофонов. «Саксофон — это инструмент с полным, приятно вибрирующим, огромным по силе и хорошо поддающимся смягчению звуком», — так французский композитор Гектор Берлиоз охарактеризовал изобретение своего бельгийского приятеля и, будучи под впечатлением от его изобретения, написал первое сочинение для саксофона — «Хорал для голоса и шести духовых инструментов». В конце XIX века интерес к саксофону в Европе постепенно падает, зато с новой силой он вспыхивает за океаном, в Америке. Там появляется и развивается совершенно новый музыкальный стиль — джаз, и саксофон в нем начинает играть главную роль[2].

В XIV–XVI веках религиозные действа по преимуществу Католической Европы перекочевали из церковного Богослужения на площади, а позже и театры городов, при посредстве различных трупп мастеровых и ремесленников. В этих представлениях главными героями были Библейские персонажи. Свои темы они посвящали Богу, и первоначально тематика затрагивала только лишь церковный характер. Уже позже под влиянием «духа времени» сами сюжеты стали изменяться в сторону бытовой тематики. Естественно, что параллельно с театрами в этом русле развивалась и музыка.

В ту пору один из Европейских городов с радостным волнением следил, как на площади воздвигались декорации. Их начинали строить задолго до того праздничного дня или ярмарки, когда было назначено представление. Во время праздников на площади собирается шумная толпа: рядом с тяжелым бархатом богатых горожан — простая одежда поселян, жителей окрестных деревень, тоже пришедших в город посмотреть на праздник; кое-где сверкают рыцарские доспехи. Взгляды всех собравшихся людей прикованы уже не к церкви, не к паперти, а к отдельным беседкам-павильонам, где и происходит зрелище. Порой оно выносится на саму площадь, и тогда зрители становятся как бы участниками представления[3].

Итак, зрелище, да еще и на духовную тему было приятно публике, ведь каждый человек хотя бы раз в жизни задавался вопросом, что будет потом, после этой недолговечной жизни, а поучаствовать в этом действии было тем более интересно … Кто же эти люди, которые играют роли в представлениях? Гистрионы, ваганты, странствующие актеры средневековья — все они были людьми, одновременно владеющими разными ремесленными профессиями. Лицедей и поэт, рассказчик и певец, танцор и дрессировщик зверей, циркач и музыкант-инструменталист — в то время все это совмещал один человек. В Германии таким человеком был шпильман (отнем. spielmann — играющий человек), во Франции — жонглер, в Англии — менестрель, в Италии и Испании — гальярд. В современном мире люди обычно выбирают одну профессию, одно ремесло. В нашем случае этим самым менестрелем будет Джон Колтрейн. Смотри изображение саксофониста в приложении на рисунке 1.

• История творческого становления музыканта
• Создание нового жанра в творчестве джона колтрейна
• Творческое наследие
• Заключение