Мясковский и символизм

С «Обществом свободной эстетики», организованной Брюсовым, был связан и Б. Яворский, с которым Мясковского соединяли прочные художественные и личные отношения. На протяжении полутора лет они занимались теорией композиции, и это имело существенное влияние на формирование художественного мышления композитора.

Нельзя не обратить внимания и на то, что мог получить Мясковский в процессе общения со своим педагогом в Петербургской консерватории – А. К. Лядовым, у которого он обучался в течение 1906 – 1911 годов по классу гармонии, контрапункта и практического сочинения. Хотя Мясковский сохранил об учителе противоречивые воспоминания, он не мог не признавать огромного значения, которое имели для него занятия с Лядовым. Именно тогда, когда Мясковский с Прокофьевым боялись показать строгому учителю свои «зараженные модернизмом произведения», сам Лядов был просто погружен в стихию символистских идей и образов. Именно в эти годы – последнее 10-летие своей творческой деятельности – Лядов находился под сильным влиянием философии Ф. Ницше, драматургии М. Метерлинка и всей духовно-образной «ауры» русского и европейского символизма. О чем и свидетельствуют его произведения этого периода: музыка к пьесам Метерлинка «Монна Ванна» и «Сестра Беатриса», симфоническая картина «Из Апокалипсиса» и другие, так и не осуществленные проекты.

Ну и наконец, признание Мясковского в том, что он размышлял о посвящении Третьей симфонии памяти Лядова (правда потом снял, усмотрев «в таким покушении некоторое кощунство» (66, 122)), говорит все же об огромном влиянии, возможно не до конца оцененном, так и оставшейся загадочной в истории музыки личности Лядова, на своего ученика.

Подводя итоги, следует сказать, что Мясковский был «втянут» в атмосферу символистских веяний, идей и мыслей не только в силу своего интровертного характера, склонного к меланхолии, но и всем кругом знакомств, дружескими связями, творческими замыслами, - всем духовным и художественным окружением и самим контекстом эпохи. Левая называет символизм: «состоянием умов, а не только школой» (65, 15). А учитывая тот факт, что Мясковский не «забывал» свои произведения раннего периода и почти до конца жизни обращался к ним, следует сказать, что символизм не был для него только «детской болезнью левизны». Строй мыслей и образов, захвативших молодого композитора, бросил яркий отсвет на всю его дальнейшую творческую жизнь. Недаром Д. Житомирский пишет, что «в его последних произведениях, например, в 21-й симфонии без труда можно распознать автора 3-й, 6-й, 12-й симфоний» (81, 45). Все то, что стало близким духовному строю композитора, неизбежно переросло за рамки только одной эпохи и сохранило свою жизненную актуальность до конца его дней.