Русские композиторы глазами Асафьева: особенности подхода к постижению творческого облика

В работах ученого – поразительные исторические исследования, отличающиеся новизной сопоставления явлений музыкальной жизни, блестящие культурно-художественные и исторические параллели, проницательные открытия исторических закономерностей.

Асафьев всегда активно выступал в защиту нового в искусстве и композиторском творчестве, вел неустанную борьбу за современную музыку. Исследователь превосходно знал, искренне любил и популяризировал великие достижения мастеров прошлого. В этом убеждает его многолетняя литературно-критическая деятельность. Но не менее притягивало и волновало Асафьева живое, только возникавшее искусство. Заслугой критика является то, что он отстаивал современную музыку при непременном ее сочетании с достижениями мировой классики.

Он вместе с В.Г. Каратыгиным и Н.Я. Мясковским был одним из первых критиков и пропагандистов творчества молодого С.С. Прокофьева. Н. Мясковский называл Асафьева «человеком редчайших душевных и умственных качеств». Прокофьев, в свою очередь, писал об Асафьеве, как о «большом музыканте». Во второй половине 20-х годов появляется серия эссе, посвященных Прокофьеву. Асафьев был первым биографом композитора, а также их связывала крепкая дружба.

Асафьев писал в письме к Д. Кабалевскому: «Что касается статей о Н.Я. Мясковском и С.С. Прокофьеве, людях мне некогда очень близких, а теперь только по прежнему дорогих, то как это ни странно, но писать о них – сейчас для меня совсем новая, совсем иначе, чем раньше, заново поставленная для себя и общественно-остро-значительная тема… Воспоминаниями тут заниматься не хотелось бы. Надо писать современные портреты». (№10, с. 302).

Асафьев всегда хотел рассказать о композиторе свежим, живым языком, а не представить его некой недосягаемой легендарной личностью. При характеристике ранних сонат Мясковского, Асафьев применяет такие эпитеты, которые более соответствуют описанию человеческого характера, нежели музыки: «…можно говорить о крайней степени чувствительности и впечатлительности гармоний Мясковского, о их нервной настороженности и чуткости. Но не следует путать этих свойств музыки Мясковского с изнеженностью и полной субъективистской отгороженностью от окружающей жизни…» (№8, с. 259).

Ученый с большим трепетом и серьезностью подходил к своим монографическим работам, с огромной ответственностью перед самим собой и перед тем, о ком писал: «В прошлом году, чтобы в итоге написать маленькую памятку о Чайковском, – я должен был заново для себя пересмотреть все его творчество. Недавно я вынужден был отказаться от любезного предложения… вспомнить о Скрябине: написал две страницы и бросил, убедившись, что все надо начинать с полного пересмотра и нового вникания. А ведь тут живые люди и дорогие… Прокофьевскую тему я еще как-то провижу… но тему Мясковского как тему в истории, а не как симпатичной мне дорогой личности в пледе в комнатке с лесными фото – надо искать…» (№10, с. 303).

Огромное значение имела пропаганда Асафьевым подлинного Мусоргского; чутьем художника и дальновидного критика он угадал значение и оценил новаторство Прокофьева, Стравинского и Мясковского еще тогда, когда их вообще не замечали или отвергали; он так же приветствовал восходящего Шостаковича еще в самом начале его творческого пути.

Г. Тигранов отмечал: «Колоссальные знания, творческий подход к явлениям искусства, новизна, смелость и дискуссионность выдвигаемых положений… умение увидать и поддержать все новое, молодое, было той притягательной силой, которая… влекла к Борису Владимировичу.» (№10, с. 39).

Лучшими образцами советской критики являются статьи исследователя о Н.Я. Мясковском, С.С. Прокофьеве, Д.Д. Шостаковиче, А.И. Хачатуряне, В.Я. Шебалине. Асафьев оставил много ценных страниц о Лядове, Глазунове, Танееве, часть из которых носит характер личных воспоминаний.

Асафьев уважал и чтил Глазунова как композитора и человека, Глазунов же ценил эрудицию и музыкальность Асафьева. Образная характеристика симфонического стиля Глазунова, данная Асафьевым: «…Путь лирико-эпического симфониста – без обнаженной драматургии душевных бурь, без эмоционально-субъективной окраски…» (№2, с. 213).

В своих работах о Скрябине Асафьев подчёркивал глубокую обусловленность всего характера мышления композитора его природой музыканта. Асафьев писал, что искусство Скрябина «…полно тонкого артистического интеллектуализма, вкуса, жажды радости общения. Его утопическая философия возникает именно из стремления его, одинокого энтузиаста, прометействующего на пороге двух веков интеллигента, к радости всечеловеческого общения.» (№7, с. 339–340).

Непосредственное проникновение в суть явлений запечатлено в небольших по объему, но ценнейших по наблюдательности заметках Асафьева о А.К. Лядове, в творчестве которого, по словам ученого, «современники чего-то не доглядели» и к рассмотрению и анализу которого он призывал обратиться. Только в 1944 году критик предпринял «робкую попытку наметить характерные черты лядовского… эстетического мышления.» Весьма знаменательны слова Асафьева о том, что этот «чуткий художник» имел в его жизни и формировании «значение сильнейшее». Ученый писал: «Многие заданные им мне загадки я разгадывал постепенно, а иные из них я разгадываю только теперь – и всегда к своей пользе». (№10, с. 395).